Он имел самое удобное место и лучший кусок, к его услугам были «петухи», а если захотеть – то можно попасть на пару часов в карцер вместе с зэчкой помоложе из женского отделения.

Но главное – власть. Одно его слово имело большее значение, чем целая речь секретаря обкома, или как их там сейчас называют, потому что без всяких преувеличений касалась жизни и смерти обитателей камерного мира.

В киче не было неожиданностей: устоявшийся распорядок дня, одинаковый во всех «домах» от Москвы до Магадана, обязательная пайка, хорошо знакомые «законы» и обычаи, толкователем которых он же и являлся.

Вонь, непереносимая духота, влажные испарения, вши, тараканы и крысы не доставляли Клопу не то что страданий, но даже неудобств, он воспринимал их как обыденный элемент окружающей действительности.

И все же, выходя за железные ворота СИЗО или ряды «колючки» ИТК, он радовался воздуху, свету, солнцу, ветру, запросто проходящим рядом женщинам и другим приметам мира, в котором он не представлял собой ничего. Здесь не кормили по часам, жизнь не была известна наперед, никто не подкладывал кусок сала и не спрашивал совета. Все вокруг вертелось по непонятным, а в последнее время еще более непонятным правилам и законам... Ему не было здесь места. Из большого мира воли он стремился в узкий мирок общины, но там Клоп – Только рядовой «брат», не входящий в число авторитетов.

Долгие годы имелась у него тайная сила, потому что состоял на связи у Лиса, чувствовал себя нужным и значимым не только «шестеркам» «дома». Лис держался уважительно, здоровался за руку, советовался... Эта секретная связь стала для Клопа необходимой, а Лис из курирующего офицера превратился в друга. Единственного друга за всю жизнь, пожалуй.

Ни с кем другим Клоп работать не хотел и Лису о том сказал. Майор поступил как друг – нигде его официально не зарегистрировал, начальству про него не сообщил. Так что в официальной сети секретных агентов Клоп не числился, и когда Лис сел, единственная ниточка оборвалась – никто из ментов его дернуть не мог.

Клоп по Лису тосковал и за ним бы в зону пошел, но тот в особой, ментовской, не попадешь...

Поозиравшись у железных ворот, привыкнув к яркому дню, Клоп перешел наискосок трамвайную линию, выпил у уличного ларька три кружки пива и отправился к Черномору. Сегодня он мог прийти к нему напрямую, в обход Гангрены, потому что нес важное сообщение.

Ему пришлось подождать.

Дежурившие у ворот Черт и Фома сказали, что у Отца представители донецких воров; Клоп сел на табуретку рядом с крылечком, зажмурился от блеска золотой тарелки и погрузился в ожидание. Он умел ждать очень долго.

Наверху, у Черномора, шел довольно неприятный разговор.

– Они не правы, что полезли в чужую зону – факт! И местного замочили в горячке – тоже неправильно... Но!

Низенький и широкий Петрусь – пахан донецких – вскинул к небу короткий толстый палец.

– И Шаман ваш не прав! Во-первых, это была и не его зона. Во-вторых, надо с разбора начинать, а не нападать – тогда и пики в ход не пойдут! А в-третьих, разве можно руки рубить! Это уже беспредел! Наши сильно возмущались, хотели Тиходонску кровь пускать... Черномор нахмурился.

– Если жить надоело!

– И потом, он же двадцать лимонов за убитого назначил! А руку не посчитал! То, что нашими заработано и отобрано – не посчитал! – вмешался в разговор Трезубец – мощный хлопец с обритым черепом и могучими покатыми плечами.

– А чего вы мне предъяву делаете? – недовольно спросил Черномор. – Те

– не ваши, эти – не мои. Пусть между собой и разбираются! Наши общины не ссорились, претензий друг к другу нет.

– Так-то оно так, – кивнул Петрусь. – Да не совсем. За город кто отвечает? Воры отвечают, община. Зачем тебе тут стрельба и взрывы? И нам ни к чему. Потому мы должны все раздоры прекратить.

Трезубец громко высморкался в мятый платок.

– Мы у себя уже прекратили. У нас просто: сказали – закон! Но двадцать лимонов пока в воздухе висят! И заложника Шаман оставил!

Черномор задумался. Еще полгода назад Шаман выполнил бы его указание. Сейчас он не был в этом уверен. Но терять лицо перед донецкими ворами он не мог.

Придвинув телефон, Черномор набрал номер.

Шаман находился в кабинете над рынком. Напротив окна возвышалась громада собора, ярко сверкали под солнцем золоченые купола. Внизу толклись тысячи покупателей – временных подданных его царства, сотни постоянных обделывали свои делишки, набивая карманы деньгами, из которых он обязательно получит долю. Но сейчас он не смотрел в окно, не обращал внимания на натужно гудящий человеческий муравейник.

Он рассматривал большой, пахнущий типографской краской плакат с собственным портретом и биографией кандидата в Законодательное собрание области Воронцова И. П.

– Теперь Лучше, – наконец сказал Шаман, и державший плакат юрисконсульт рынка Хасьянов, он же руководитель инициативной группы по выдвижению кандидата, с облегчением перевел дух.

Плакат печатался в третий раз, но первые два хозяин забраковал. Теперь с плаката смотрел молодой энергичный мужчина, прямой взгляд и открытое лицо говорили о его несомненной честности, а программа кандидата не могла оставить равнодушным ни одного избирателя.

«Я вас накормлю вкусно, сытно и дешево!» – крупные буквы предвыборного обещания бросались в глаза и намертво западали в душу.

По субботам и последние три дня перед выборами рынок будет торговать по сниженным на двадцать процентов ценам. Это подкрепит убежденность домохозяйки, сделавшей дешевые покупки, в искренности обещания, повысит настроение пенсионеру, даст пищу для размышлений вечно сомневающимся интеллигентам, расположит рабочих, заинтересует безработных.

Кстати, три дня перед выборами у мясного павильона будут бесплатно кормить наваристым борщом всех желающих – и неимущих, и имущих. Если глава областной администрации, бывший товарищ, а нынче господин Лыков захочет отведать – и ему без всякой дискриминации поднесут полную тарелку...

А Лыкова предусмотрительный Воронцов пригласил. Вместе с другими руководителями, газетчиками, телевизионщиками. Пусть все увидят заботу о народе: еще и не выбрали в депутаты, а кандидат уже свою программу реализует, кормит население! Значит, и дальше кормить будет!

Народ доверчив, особенно когда сытость почувствует. Проголосуют на «ура»! И станет Иван Павлович Воронцов неприкасаемым: ни задержать его, ни обыскать, ни телефон прослушать...

– Развешивайте плакаты и крутите всю эту лабуду, – сказал Шаман. – Кого надо в помощь – берите. Только Толстяка не трогайте, у него сейчас здесь уйма работы!

Да, Толстяку и четырем бригадирам предстояло поработать с продавцами. Убедить их несколько дней торговать в убыток. И не допустить, чтобы они, суки, забастовали, оставив голыми прилавки! Впрочем, за такой исход Шаман не волновался.

Зазвонил телефон. Шаман привычным жестом снял трубку.

– Слушаю! – отвечал он всегда важным баритоном ответственного работника.

– Рад приветствовать, Ванечка, – раздался чуть глуховатый голос Черномора. – Поговорить бы надо.

Черномор звонил крайне редко. Если что было нужно – присылал обезьяну с отвратительной рожей и кличкой – Гангрена, от которого исходили такие биоволны явной угрозы, что и Толстяку, и самому Шаману становилось не по себе.

– Здравствуйте, Иван Сергеевич, – чуть помедлив, отозвался Шаман. – Поговорить всегда с вами рад.

– Вот и хорошо. Подъезжай ко мне прямо сейчас.

– Чего не могу, того не могу. Меня же в Законодательное собрание выдвигают. Через полчаса встреча с избирателями.

Несмотря на внешнюю обтекаемость и почтительность, ответ был исключительно дерзкий. Если Черномор приглашал к себе, отказываться нельзя. А упоминание об избирателях вообще выделка чистой воды. Черномор тебя и твоих избирателей в гробу видал, политик хуев!

– Эхма... Может, и мне в депутаты выдвинуться? – с явной издевкой спросил Черномор.

– И правда, попробуйте...